Лондон скорее разочаровал меня, так что я долго не мог связать свои впечатления с тем, что я был не где-нибудь, а в Англии, о которой столько слышал и думал. Больше всего понравилась мне, как ни странно, countryside, которую мы видели из окна метро на пути из аэропорта в центр города. Это были пригороды Лондона, но воспринимались они как настоящая сельская Англия, good old England: дома из темно-красного кирпича, остроугольные черепичные крыши, много зелени, лугов, цветущих кустарников, причем таких, каких я больше нигде не видел, много и промышленных зданий, но не скучных современных, а викторианских, облагороженных стариной. Иногда сверху из вагона видны были целые улочки, тоже состоящие сплошь из одно- и двухэтажных зданий, с вывесками, овощными лотками и магазинами. Впечатление от всего этого было самое очаровательное, но я ерзал от нетерпения, досадуя на медленный, поминутно останавливавшийся поезд - мне хотелось добраться до города, пока солнце еще не село.

   Наконец мы подъехали к Тауэру, вышли из метро и сразу увидели эту крепость, которая по литературе представлялась мне более мрачной и загадочной, чем оказалась на деле. Туристические объекты сейчас как бы зализаны миллионами взглядов, скользящих по ним каждый год, этот душок неистребим, от него никуда не денешься, сколько ни читай и ни мечтай о том, что собираешься увидеть. Но таким оказался весь Лондон, точнее, его исторический центр - северный берег Темзы от Тауэра до здания Парламента. Мы прошли пешком по этому маршруту, потратив на это часа полтора, и я не сразу понял, что чувство дискомфорта, понемногу нараставшее у меня, связано с разочарованием: я боялся, что это и окажется все - все, что тут есть любопытного и своеобразного.

   Здесь явно не стремились поразить воображение, пустить пыль в глаза, как в других имперских столицах. Знаменитая деловая практичность англичан, похоже, не позволила им расточать деньги на такие пустые вещи, как дворцы, набережные и прочие городские красоты. И в самом деле, мост нужен для того, чтобы переходить по нему через реку, если он справляется с этим делом, больше от него ничего не требуется. В Лондоне не пришло в голову приглашать для строительства моста инженера Эйфеля, как это было сделано в Петербурге; строить ажурную башню, как в Париже, им тоже показалось излишеством. Этот прагматизм чем-то роднит Лондон с современной Москвой - может быть, поэтому готические "высотки" Вестминстерского аббатства сильно отдавали для меня сталинскими небоскребами. Небоскребов как таковых в Лондоне тоже хватает, и явно никто не задумывался, впишутся ли они в городскую среду, не исказят ли старинные архитектурные ансамбли. Есть свободное место - значит, надо воткнуть туда бетонного монстра, а что он заслонит при этом, никого не волнует. Но, несмотря на это, общая городская атмосфера, дух города мне понравились: они как будто говорили о том, что здесь производилась и производится большая работа, и только по причине сильной занятости никто не отвлекается на то, чтобы думать об эстетике. В этом есть что-то симпатичное, располагающее. В лондонском небе вечно кружится великое множество самолетов (на подлете к аэропорту мы, ожидая своей очереди, совершили круга три или четыре над английской столицей), и это как-то органично сочетается с местными небоскребами, пусть даже уродливыми, фабриками, непонятно как оказавшимися в центре города, биржами, банками и торговыми палатами. Неприятным было другое: ощущение чего-то мертвого, безжизненного, туристического в самом центре города. Казалось, что все это пространство, со всеми святынями и памятниками британской истории и государственности, существует лишь для того, чтобы показать его приезжим. Как ядовито сострил когда-то Джойс, итальянский Рим напоминает ему человека, который за деньги демонстрирует всем желающим труп своей бабушки. В Лондоне это именно так: кажется, что местным жителям не нужны эти помпезные здания, они никак не вписываются в их жизнь, у них не возникает даже желания хотя бы иногда среди них прогуляться. Появляется ощущение какого-то аттракциона, грубой имитации настоящей жизни, наподобие той картонной копии московского храма Василия Блаженного, которую построил у себя в натуральную величину один турецкий отель для привлечения постояльцев.

   У англичан была странная империя, основанная только на силе, на "бремени белого человека", призвание которого - в том, чтобы навязать свои ценности покоренным народам, а не чему-то у них научиться. В свою имперскую пору римляне учились у всех - не только у греков, но и у восточных народов, у египтян, у иудеев, перевернувших все представления римлян о земле и небе. Так же делали и мы, когда строили свою империю. Памятник в честь победы над Наполеоном был воздвигнут на Дворцовой площади французом, русских мастеров такого уровня просто не нашлось, но это никого не смутило. Англичанам в страшном сне не могло привидеться, чтобы на набережной Темзы индийский архитектор возвел дворец в индийском вкусе, а жаль - только так рождаются настоящие имперские столицы. Именно этого я ждал от Лондона, но не нашел на его улицах, а нашел только в Британском музее, в котором есть великолепная подборка того, что было награблено в колониях за века хозяйничанья на этих землях. Но и это делалось как будто через силу; если для нас совершенно естественной была точка зрения, что подвластные нам народы превосходят нас в культурном отношении, англичанам она казалась дикой и абсурдной. В их ум такое представление просто не вмещалось, и это страшно обеднило Лондон, сделав его чисто английским городом, на уровне столицы какой-нибудь Саксонии, а не центра мировой империи...

   ...После часового перелета мы оказались в Дублине, который после солнечного Лондона показался нам сырым и дождливым...

   ...О чем стоит заметить отдельно - так это об ирландском населении, которое недаром часто сравнивают с русским. Чопорной Европой здесь и не пахнет: народ веселый, общительный, с чувством юмора, порывами рассуждать об отвлеченных вопросах, особенно за кружкой пива в пабе. После пяти вечера все, как один, направляются в свои ресторанчики, и сидят там - кто до ночи, кто до утра. У нашего отеля, расположенного в самом сердце дублинских кварталов соответствующего назначения, жизнь не затихала на протяжении всей ночи. Причем видно было, что людям по-настоящему хорошо - не потому что они выпили и отрешились от жизненных забот и мучений (как в России), а наоборот, потому что их жизнь им очень нравится. Особое впечатление на меня произвели культурного вида дамы, которые - очень увлеченно и слаженно, с горящими от вдохновения глазами, за столиком с утонченной сервировкой на белоснежной скатерти - пели что-то скорее близкое к тому, что у нас звучит в Филармонии, чем в кабаках, как это можно было ожидать. Я бы и сам попел в хорошей компании что-нибудь из кантат или "Страстей" Баха, да жаль, делать это не с кем.

   Вообще в Дублине, как ни странно, гораздо меньше чувствуется национальной ограниченности, чем в Лондоне - и это при всей истовой "ирландскости" местного населения. Это можно объяснить следующим: в пору британского владычества ирландцы изо всех сил пытались уйти от навязываемой им культуры, и делали это очень просто - они усиленно впитывали "континентальную" европейскую культуру, чтобы уйти подальше от ненавистного англосаксонского духа.

   "На нас влияло только искусство Франции", пишет Йейтс о художественной школе, в которой он учился, "об Англии хоть что-то знал один я. Наш самый способный студент выучил итальянский, чтобы читать Данте, но никогда не слышал о Теннисоне или Браунинге". В результате Дублин оказался во многом похож на Париж, но совсем непохож на Лондон, а Ирландия в целом, даром что является далекой, да еще и островной окраиной Европы, стала таким же оживленным перекрестком культур, как какая-нибудь Бельгия или Дания. Единственное, чего совсем не чувствуется в Ирландии (в той степени, в какой это вообще возможно в современном мире) - это американского влияния: Атлантика, к счастью, оказалась неодолимой преградой для воздействий этого рода. В свое время в Америку уехало много ирландцев, так что ее здесь называли даже "Великая Ирландия за океаном", но теперь отношение к США почти такое же скептическое и неприязненное, как к Британии. Ирландия - это кельтский мирок, зажатый между двумя англосаксонскими мирами, и, несмотря ни на что, чувствующий себя сейчас в этом окружении довольно комфортно. Приезжим там тоже хорошо, и я часто жалел, что Дублин так далеко от нас - в Европе мало городов, в которые, посетив их один раз, хотелось бы возвращаться снова и снова.

Другие выпуски "Хроники", а также литературные произведения
Тараса Бурмистрова смотрите на его сайтах:
http://tbv.spb.ru